Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне

Подробности

Категория: Ветеран

Опубликовано 06.05.2016 11:05

Просмотров: 4503

«Самое страшное было — подниматься в атаку. Но мы поднимались...».

— Товарищ гвардии старший сержант, давайте начистоту! С какой целью вы 73 года назад обманули Советскую власть?

— Было дело, признаюсь чистосердечно. Но не раскаиваюсь. Родился я не 1 мая, а 25 октября 1926 года в деревне Воскресенке Орловской области. А в Красную Армию брали с 17 лет, я и прибавил себе полгода.

…Лешка Мосин был сельский парнишка, вот и решил: картошку выкапывают весной и осенью, так какая разница, «под какую картошку» он родился? Главное — попасть на фронт. А «картофельная» дата его рождения пошла по всем документам, даже в паспорте у него значится 1 мая. 

— Отец мой сначала работал бригадиром строителей, потом его избрали председателем колхоза. Был он на все руки мастер, мог и дом построить, и печь сложить, мог даже ведро спаять. Мать — неграмотная простая крестьянка. А я до войны окончил восьмой класс в школе, располагавшейся в пяти километрах от нашей деревни. 

— Как в деревне узнали о начале войны?

— У нас на площади напротив сельсовета висел репродуктор, по нему и объявили...

Стоп. Прежде чем продолжить беседу с Алексеем Васильевичем Мосиным, я хочу, чтобы каждый из нас, кто живет сейчас под мирным небом, хотя бы на мгновение представил себя 15-летним мальчишкой в июне 41-го. В школе каникулы, но это село, ты работаешь на жатве, косишь хлеб, устаешь, ясное дело, так ведь урожай, взрослые радуются… И вдруг из репродуктора: «Сегодня в четыре часа утра германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза…».

— Когда началась война, все мужчины ушли на фронт, а осенью пришло время пахоты и сева, кому работать? Старики, бабы, детвора. В ноябре появились немцы. Сначала мотоциклисты, затем танки. Нашу семью выселили к соседям, в нашем доме остановился какой-то офицер. Кстати, за все время оккупации никто в деревне моего отца фашистам не выдал, его очень уважали и ценили.

«Под немцами» я пробыл до июля 43-го. Нас, пацанов, гнали рыть окопы, расчищать дороги. Кормили очень плохо, одной жиденькой баландой, а уж подзатыльников немецкие солдаты не жалели. Пошел слух, что скоро будут угонять в Германию, и мы всемером сбежали. В нашей группе были все взрослые, 18-летние, один я был мальчишкой. Сейчас сам не пойму, как мы, не встретив ни одного немца, перешли линию фронта и попали к нашим. Вот тогда я и прибавил себе полгода и был зачислен в запасной стрелковый полк 3-й общевойсковой армии. Командиром армии тогда назначили генерал-лейтенанта Горбатова, который командовал ею до конца войны. И я прошел всю войну в составе этой армии. 

...И только потом сержант Мосин узнал, что говорил с Жуковым (справа) и Рокоссовским.

— А как вы попали в пулеметчики? 

— В полк приехал «покупатель», нас построили. Он спрашивает: «Кто хочет стать станковым пулеметчиком?». А я только в фильме «Чапаев» видел Анку-пулеметчицу. И один, уже пожилой солдат, стоявший рядом, меня и подбил: «Давай, выходи! Пулеметчиком будешь!». Так я попал в 1-ю пулеметную роту 1-го батальона 926-го стрелкового полка 250-й стрелковой дивизии. Стал подносчиком пулеметных лент. И с боями мы пошли на Брянск. Особенно запомнился бой в ноябре 1943 года при форсировании реки Сож. Дали нашему пулеметному расчету (это 4 человека) небольшую лодочку, и мы стали форсировать реку. Сначала плыли хорошо, вокруг взрывы, но до нас осколки не долетали, и вдруг почти у берега рядом с нами разорвался снаряд, лодку перевернуло, мы оказались в воде, но смогли ухватить пулемет «Максим» и выбрались на берег. Немцы двигались небольшими группами, с автоматами и на ходу стреляли. Мы где-то сутки держались и отбили все контратаки противника. Потери были огромные, не успеешь толком познакомиться с ребятами, а они уже убиты или ранены. 

В конце 1943-го мне присвоили звание ефрейтора. Мы продолжили наступление и зимой перешли реку Березину по льду. Здесь враги не сильно сопротивлялись, но зато при отступлении оставили много самогонки и провизии. Ну чего скрывать, наши бойцы наелись-напились, а тут гитлеровцы пустили в контратаку танки, пехоту и отшвырнули нас за реку. Пришлось с февраля по июнь 1944 года просидеть перед рекой в обороне. А я, честное слово, за время войны так ни капли не выпил, поэтому, думаю, и жив остался. Нам перед наступлением сухой паек выдавали — сало, сухари и махорку. Иногда, перед особо тяжелыми наступлениями, могли дать 100 г водки. Но я не пил и не курил, отдавал водку и курево тем, кто любил это дело. 

Однажды по передовой, в том числе и по нашим траншеям, прошли в стандартных плащ-палатках легендарный Георгий Константинович Жуков и Константин Константинович Рокоссовский, командующий 1-м Белорусским фронтом. Они проходили мимо моего пулемета, я тогда и не понял, кто это. Кто-то из них еще спросил: «Ну как, беспокоят немцы?». Я ответил: «Да, постреливают». На следующий день мне рассказали, с кем я разговаривал. Для нас, солдат, эти люди были настоящими полубогами. Военачальниками с большой буквы.

В июне в ходе операции «Багратион» мы начали успешно наступать, с ходу взяли деревню, но там произошел не очень приятный случай. Наш расчет передвигался по захваченной траншее, и тут на бруствер внезапно вскочил немец и крикнул по-русски: «Руки вверх!». Хорошо хоть впереди бежал автоматчик и скосил его, а так мы почти руки-то и подняли… За успешное противодействие контратакам я получил орден Красной Звезды.

2 июля 1944 года мы вышли на шоссе Могилев—Минск. Батальоном командовал капитан Иван Гонтовой. А рядом с пулеметной позицией расположилась полковая батарея 76-мм орудий. Только мы немного окопались, как немцы пошли по шоссе на прорыв, примерно в километре мы увидели танки. Командир полковой батареи растерялся и отдал команду отвести орудия в лес. И тут перед батареей выскочил Гонтовой и сразу же заорал: «Назад, гады! Постреляю!». Дал в воздух очередь из автомата ППШ и снова как гаркнул на артиллеристов: «Орудия на позиции!». Пушкари вернулись назад и открыли огонь по немецким танкам, подбили три. И тогда на нас пошла вражеская пехота. В расхристанных мундирах, с засученными по локоть рукавами, при этом орали, стреляли. И деваться им было некуда, ведь мы их окружили, и они наверняка были пьяными. Мы же по ним били со всех сторон. Июль, выше пояса пшеница или рожь, и рядом с нами вело огонь короткоствольное 45-миллиметровое орудие. В том бою мы перебили множество фашистов, а недобитые отошли в лес. Я решил проведать пушкарей, оказалось, все они убиты, командир орудия лежит на немце, схватив его за горло, оба мертвые. В общем, мы фашистов сильно постреляли, я сам из пулемета множество положил, в кожухе аж вода закипала. Всем нам, участвовавшим в бою, вынесли благодарность от Верховного Главнокомандующего 

И. Сталина. Белоруссию мы очистили. И белорусы искренне отдавали все свои продукты солдатам-освободителям, даже последнюю картошку, которую называли «бульбачка». В октябре вышли к шоссе Рожан—Варшава, где наш расчет вырвался вперед, и мы вынуждены были отбиваться, причем продержались до прихода пехоты. За эти бои меня наградили орденом Славы III степени. В январе 1945 года мы подошли к Восточной Пруссии. Тогда я в первый раз увидел командующего нашей 3-й армией Александра Васильевича Горбатова. Мы приблизились к городу Алленштайну, и здесь произошла заминка — столько обоза скопилось на подступах к городу, танков, лошадей и машин, что пройти было невозможно. И командарм с палкой гонял тыловое офицерье за плохую организацию движения. 

Строчи, «Максим», уничтожай фашистскую гадину!

В феврале 1945 года надо было взять главную высоту. А у нас осталось очень мало штыков в полку и нам придали штрафную роту. После небольшой артподготовки мы пошли в атаку, немцы открыли ураганный огонь. Я видел, как штрафники защищали своего командира — они на него телами навалились и скрыли от пуль. И он выжил. Погибло там наших много, но все-таки высоту мы взяли. Мы там были почти месяц. Немцы находились от нас в 20—25 метрах, мы гранатами перебрасывались. Что спасало — немецкие гранаты с длинными ручками имели долгий запал, так что, прежде чем взорваться, они лежали на земле, шипели и крутились. Ты ее схватишь и выбросишь, она в воздухе и взорвется. 

Тогда менялась зимняя погода на весеннюю — днем шел дождь, а ночью начинался снег и мороз ударял. К счастью, мы были хорошо одеты — шинели, телогрейки, теплые гимнастерки, нательные рубашки. Но все промокало насквозь. Спасались так — в стенке окопа проделывали дыру и во время дождя или снега скрывали в нише голову и туловище, а ноги торчали в окопе. И так, фактически находясь в воде, пробыли на высоте несколько недель. При этом никто так и не закашлял, не простыл. И никакого гриппа, потому что было сильное нервное напряжение. 

В марте меня ранило под Кенигсбергом. На нашем участке гитлеровцы вели сильный пулеметный огонь, и тут я увидел большую воронку от авиабомбы, мы туда и прыгнули. Впереди лежала красивая сосновая роща, деревья зеленели, за опушкой рощи, буквально в десяти метрах, стояло двухэтажное здание с мансардой на третьем этаже. И как раз из мансарды по нам строчил пулемет. Пехота залегла, ротный кричит: «Пулеметчики, подавите этого гада!». А как его подавишь, мы бьем вверх, да без всякого толку. Тогда я говорю ребятам: «Сейчас выскочу, перебегу вон в тот овраг и махну рукой, а вы с пулеметом ко мне». Только поднялся — сразу же раздалась очередь. Меня как будто палкой по ноге ударило. Я упал назад в воронку. Чувствую, кровь по ноге пошла. Задрали мне штанину, сняли обмотку и ею забинтовали голень. После чего пожелал я своим ребятам удачи, выполз из воронки и по-пластунски дополз до лощинки, где стояла подвода, в которой сидели санитары и еще двое раненых. Привезли нас в медсанбат, медсестра мою ногу размотала и ножницами разрезала бинт. Тут на пол выпала пуля, сестричка очень удивилась, куда-то убежала, и через минуту вместе с ней заходит пожилой врач. Посмотрел он внимательно на пулю и говорит: «Ну, сынок, это тяжелая длинная пуля, по всей видимости, бронебойная. Тут твоя жизнь и твое спасение». Скорее всего, пуля прошила ствол дерева и потом уже пробила мне ногу, не зацепила кость, прошла по мякоти. И в штанине осталась. 

После выздоровления я снова попал с неокрепшей ногой в пулеметчики, но уже не в свой полк — нашу дивизию перебросили на Берлинское направление. Пару дней я был в окопах, и тут вызвали в штаб. Там собрали несколько таких же, как я, солдат и сержантов, имевших восемь-девять классов. В первый раз за годы войны я оказался под крышей, даже на кровати спал. Отдохнули мы от передовой, а 8 мая нам сказали: «Теперь, когда немного познакомились, пишите коллективное заявление, что хотите стать офицерами Советской Армии». Ну что, мы написали такую бумагу, а в ночь с 8 на 9 мая 1945 года поднялась страшная беспорядочная стрельба. Мы решили: опять война, немцы прорвали фронт, более того, уже до нас добрались. Схватили автоматы, подбежали к окнам и собрались отбиваться. И тут слышим крик: «Победа!». Радость, естественно, великая, и мы сразу же вместе решили — ну его, это училище, никуда не поедем. Надо домой отправляться, отвоевались.

— Алексей Васильевич, вы уж извините за банальный и даже нелепый вопрос. Что было самым страшным на фронте?

— Простой и правильный ответ: самое страшное на войне — это война. Но, если честно, страшнее всего подняться в атаку. Когда вокруг рвутся снаряды и мины, свистят пули — это очень страшно. Наиболее правдивые слова о войне — это стихи Юлии Друниной: «Я только раз видала рукопашный. Раз — наяву. И сотни раз — во сне... Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне». А я, честное слово, до сих пор не понимаю, как остался в живых, видно, судьба такая. 

И вот что еще. На меня могут обидеться, но я скажу. Есть немало таких, кто примазывается к нам, фронтовикам, бряцает одними только юбилейными медалями, хвастается, как было не страшно на войне. А сами или в тылу отсиделись, или вообще пороха не нюхали, были при штабах. На войне всегда страшно. Хотя иногда бывало «весело». Пришел в мой расчет воевать местный партизан Петро и как-то говорит: «Знаешь что, сержант, давай пойдем на реку рыбу глушить». У него там лодочка нашлась. А в ближайшей деревне немцы находились, между нашими позициями и вражескими траншеями с учетом реки — метров 700. Ну что же, рыбалка — дело хорошее, сделали пару-тройку «глушилок» в коробках из-под патронов, положили туда толовые шашки, вставили бикфордов шнур и пошли раненько утром, только зорька началась. Дошли до реки, сели в лодку. Он на веслах, я бросаю шашки. В первый раз получилось удачно, рыба всплыла. И вдруг слышу звук летящей мины с немецкой стороны, она взрывается в реке недалеко от нас. Потом еще мина, уже с другой стороны. Кричу Петру: «Давай тикать, нас взяли в «вилку»!». Прибились к немецкому берегу, он ближе был. А мина врезала как раз по тому месту, где мы в лодке сидели. И просидели мы, рыбаки-пулеметчики, под тем берегом, пока не стемнело…

После Победы меня направили в Северную группу советских войск, которая находилась на территории Польши. И оказалось, что попал из огня да в полымя — в 206-й отдельный инженерно-саперный батальон 20-й танковой Звенигородской Краснознаменной дивизии. Там меня переучили в саперы, разминировали большие минные поля, оставшиеся и от нас, и от немцев. Порядочно наших солдат там погибло, а ведь работали для поляков, чтобы не несли потери. Теперь поляки нас врагами считают. 

Я служил помощником командира взвода и сказал своим солдатам: «Когда идем на разминирование, если кто щупом больше 10 сантиметров позволит себе пропустить, тот не взорвется — я его сам убью». В апреле-мае 1949 года провели совместные учения с 

Войском Польским, нужно было форсировать реку Бубр, я в воде застудил раненую левую ногу, она начала у меня отвисать и атрофироваться. Попал в госпиталь, пролежал несколько недель. Давали разные препараты, даже в ногу металлические пластинки вставляли, но ничего не удалось сделать, и меня демобилизовали в октябре по болезни.

Как молоды они были, наши ветераны!

Я приехал домой в родную Воскресенку, а к тому времени сестра с мужем и маленьким ребенком оказались в Алуште. В одном из писем сестра предложила мне переехать к ней. «Ты здесь будешь гулять по пляжу, — писала она. — Восстановишься, отдохнешь, под солнцем поваляешься. Может, поможет тебе с ногой». И в ноябре 1949-го я приехал в Алушту. Отдохнул немного и пришел в райком комсомола, где мне предложили стать инструктором культ-просветотдела. Потом через полгода стал директором Дома культуры, который надо было еще построить. В 1951 году он открылся, мы начали проводить праздники труда и дружбы, молодежные фестивали.

…Очень жаль, что газетная площадь имеет границы. Потому что еще много интересного рассказал ветеран Алексей Васильевич Мосин о своей жизни в мирное время. И про то, как он работал в Алуштинском райкоме под руководством Эрика Константиновича Покровского. И как ему надоело сидеть в кабинете и возиться с бумагами, он больше привык быть с людьми, и его назначили директором пансионата «Голубая волна». Сейчас самому не верится, как удалось для укрепления кадрового состава здравницы буквально выбить в Москве строительство жилого дома для сотрудников. И как настоял, чтобы пригласили метростроевцев, которые пробили тоннель от «Голубой волны» до пляжа.

Он скромный человек, старший сержант Мосин. Его пиджак увешан боевыми наградами, но надевает его Алексей Васильевич, только когда приходят школьники. Интересно, что гордая медаль «За отвагу» нашла его через десяток лет после войны — «потеряли» старшего сержанта Мосина в госпиталях, эшелонах, передислокациях.

А. Мосин — Почетный гражданин Алушты. В завершение беседы он просто поразил нас, прочитав:

Не за призрачной славой,
за родную страну
Тихий мальчик, в ту пору
кудрявый, уходил на войну.
Лет себе он прибавил,
чтоб не гнал военком,
И надолго покинул
свой родительский дом.
Фронтовая сторонка,
где боям нет конца,
Закаляла мальчонку,
превращала в бойца.
Дрался, верный присяге,
до победного дня,
На стене в Кенигсберге
написал: «Здесь был я!»…
Все, что кратко поведал
о солдате-бойце,
О себе рассказал я,
только в третьем лице.

1 мая Алексею Васильевичу Мосину исполнилось 90 лет. «Не стареют душой ветераны» — это про него. Потому что люди с такой открытой, смелой и доброй душой — наглядный пример того, как должен и может жить настоящий человек. Мосин — настоящий! Будьте здоровы, гвардии сержант Мосин! Это приказ.

Юрий ПОРТОВ.

• < Назад
• Вперёд >