В нём было что-то выше смерти, необходимое всем живым

Подробности

Категория: Люди и судьбы

Опубликовано 10.02.2021 15:58

Просмотров: 690

А. Кувин. «Похороны А. С. Пушкина»184 года назад остановилось сердце А. Пушкина

«Пушкин — вся Россия». Эти слова сказаны Иваном Шмелёвым на чужбине в 1937 г., когда «русские бездорожники правили тризну, поминали столетнюю кончину Пушкина». кажется, философ Иван Ильин более полно и глубоко ответил тогда за всех сразу, почему у русских так почитается Пушкин: «Он дал нам возможность, и основание, и право благословлять нашу родину всегда и во всём, любить её, гордиться ею и прозревать её великое будущее — нерушимо верить в неё и в её грядущий расцвет, что бы ни принесла нам её история, какие бы ещё лишения и страдания ни выпали на долю русских поколений».

О Пушкине и России пойдёт речь в настоящей публикации.

1837

В феврале 1837 г. перед сонмом безутешных — вдова, сироты, друзья — в квартире на Мойке

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе

руки свои опустив. Голову тихо склоня,

долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем

мёртвому прямо в глаза; были закрыты глаза,

Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,

Что выражалось на нём, — в жизни такого

мы не видали на этом лице. не горел вдохновенья

Пламень на нём; не сиял острый ум;

нет! но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью

Было объято оно: мнилося мне, что ему

в этот миг предстояло как будто какое виденье,

Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось:

Что видишь?

Памятник Петру I в Санкт-ПетербургеЭти строки с болью написал Василий Жуковский — учитель, когда-то побеждённый «Русланом и Людмилой» своего бойкого ученика по «Арзамасу». Он никогда не досадовал из-за такого поражения. А сейчас скорбел над безжизненным телом, что чему-то у ученика не доучился. Мысль — выше ума; и что-то — сбывается, оказываясь выше смерти; что-то, необходимое и живым.

Жуковский вопрошал Пушкина в его духе. Это похоже на «Куда ж нам плыть?..» в незавершённой «Осени». Или, например: «Куда ты скачешь, гордый конь?» из «Медного всадника». Или «что чудится тебе?» — явно слышимый вопрос к няне в стихотворении «Подруга дней моих суровых». Как и в «Осени», это осталось без ответа: няня не могла сказать многое; стихи не кончены. Пушкин же спрашивал и самого себя: что ищу я через «магический кристалл»?

Держать эти вопросы в своём уме полезно. Ощущается, что пушкинский кристалл нужен не для чудес, но для свободного и правильного дальновидения сообща. И вопрос Жуковского над телом усопшего — И спросить мне хотелось: ЧТО видишь? — требует работы от любого поколения после 1837 года.

Кое-что из пушкинских мечтаний, вырвавшихся из его души, допустим, в «Памятнике», сбылось ещё в дореволюционной России (вспомним хотя бы речь Ф. М. Достоевского при открытии памятника поэту в Москве в 1880 г.). Иное терпеливо ждало своего часа. Но — грянула русская революция 1917 года, рухнула Империя, которую он воспевал, а соплеменники рассеялись по свету. И тем не менее…

СВ. ВЛАДИМИР, ПЁТР I И ПУШКИН

П. ВяземскийЗдесь необходимо сделать небольшое отступление. Князь П. А. Вяземский как-то вспомнил эпизод из юношеских лет поэта: «Однажды Пушкин между приятелями сильно русофильство-вал и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а также по наклонностям. Он горячо оспаривал мнение Пушкина; наконец, не выдержал и сказал ему: «А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек» (портовый город в Германии. — В. Л.)». Пушкин расхохотался и хохот обезоружил его (Тургенева — В. Л.). Нужно при этом напомнить, что Пушкин не был никогда за границею, что в то время русские путешественники отправлялись обыкновенно с люб-скими пароходами и что Любек был первый иностранный город, ими посещаемый».

Прожив после этой занимательной беседы лет 20, поэт так и не добрался до Любека. Но спустя столетие он, «весь не умерший», всё же попал за границу, в том числе и транзитом через помянутый немецкий порт, и был явлен миру — «растущий и живой», как свидетельствовал современник. С помощью соотечественников Пушкин вновь «сильно русофильствовал и громил Запад», вызывая нервозность у новых космополитов.

Открытие памятника Пушкину в Москве в 1880 годуОбщественные силы русского зарубежья с самого начала существования пытались найти личность, вокруг которой могли бы объединиться. Император и его наследник были убиты. Уцелевшие члены царской фамилии мерились личными амбициями. Не наблюдалось явных лидеров и среди общественных деятелей. Ну какой вождь, к примеру, из истеричного А. Ф. Керенского, на которого пальцем показывали на улицах и во всеуслышанье говорили при этом: «Вот человек, который погубил Россию». Недалеко от него ушёл и известный либерал П. Н. Милюков, уже на заре изгнания чудом избежавший пули в отместку за былые подвиги на ниве «народной свободы». Правда, были герои из числа военных. Например, боевые генералы П. Н. Врангель и А. И. Деникин. Но им обоим не удалось занять вакансию ввиду их личного неприятия друг другом.

Тогда основные силы русской эмиграции обратили взоры на русское прошлое. Поиски были недолгими. Оттуда извлекли три исторических лица — св. князя Владимира, Петра I и Пушкина.

Св. Владимир как-то тихо и быстро отошёл к разряду церковно-почитаемых деятелей. С Петром I возникли сложности. Впервые о нём заговорил П. Б. Струве, который предложил русским эмигрантам следующий лозунг: «Эпоха русского Возрождения, духовного, социального и государственного, должна начаться под знаком Силы и Ясности, Меры и Мерности, под знаком Петра Великого, просветлённого художническим гением Пушкина». Никто в зарубежье не протестовал против того, чтобы Реставрация на родине шла «под знаком Петра» и просветлённого ума «солнца русской поэзии». Казалось, герои названы и вожделенная формула найдена. Но судьба распорядилась по-другому. Имя Петра Великого постепенно, но неуклонно стало задвигаться обратно в прошлое, в «археологию». В прессе русского зарубежья не наблюдалось дискуссий, столь любезных для русского ума, которые ещё недавно велись в дореволюционной России на страницах сборников «Вехи» и «Из глубины»: о «неоднозначности» его реформ, злодеяниях и ошибках «царя-плотника», о прямой связи между преобразованиями той поры и российской катастрофой XX столетия. Раз не было дискуссий, ярких обличительных статей — то не было и переоценок, развенчания. Всё произошло как бы само собой, но — бесповоротно. Чутким барометром, свидетельствующим об опале, является количество публикаций в эмигрантской прессе. В первой половине 20-х годов их было довольно много. Пик пришёлся на 1925-й, когда отмечалось 200-летие со дня смерти Петра. Потом становилось всё меньше. В итоге имя императора стало упоминаться не чаще имени любого другого крупного государственного деятеля. Как показало время, опала оказалась бессрочной.

Объявление в газете «Новое русское слово» (Нью-Йорк, 1937 г.)Таким образом, на знамени русской эмиграции остался один Пушкин. Этому способствовала и большая разъяснительная работа всё того же Петра Струве, который вслед за другим Петром — Вяземским — определял воззрения поэта как «либеральный консерватизм», что делало возможным объединение различных общественных сил зарубежья, для которых Пушкин стал приемлем и с точки зрения идеологии. После отвода кандидатуры Петра Великого на Пушкина легло, как удачно выразился академик Н. Н. Скатов, «бремя всеобщности». Другими словами, поэту отводилась роль не просто пророка (как у Достоевского), а пророка «величайшего» и «единственного». С его именем русская эмиграция стала упорно связывать и спасение самой России, и грядущее её социальное переустройство. С газетных полос и кафедр то и дело раздавалось: «Сим победиши», «Пушкин с нами» и т. п. Словно речь шла о новом Моисее, ведшем народ русский через пустыню изгнания на Родину.

1937

Кульминацией стал юбилей 1937 г., необычайно широко отмеченный в русском зарубежье. Портреты Пушкина не сходили с обложек эмигрантских журналов и с первых полос газет. Во всех крупных центрах «русского рассеяния» проходили читательские конференции, научные симпозиумы, издавались произведения поэта и научные сборники, устраивались концертные вечера, художественные выставки, в театрах шли постановки по произведениям Пушкина. Воистину пушкиниана зарубежья приобрела массовый и народный характер.

И ещё весьма любопытное наблюдение. В день смерти поэта, 10 февраля, его портреты публично выставлялись в окнах офисов, где размещались русские общественные организации, издательств журналов и газет, русских школ и университетов, домов престарелых и инвалидов, квартир, где жили русские мигранты.

Аналогичная акция одновременно проводилась, по словам одного из организаторов мероприятий Сергея Лифаря, «во всех пяти частях света: в Европе в 24 государствах и в 170 городах, в Австралии в 4 городах, в Азии в 8 государствах и 14 городах, в Америке в 6 государствах и 28 городах, в Африке в 3 государствах и 5 городах, а всего в 42 государствах и в 231 городе».

Демонстрация трудящихся в день юбилея Пушкина. 1937 г., ЛенинградПодводя итоги чествования Пушкина в русском зарубежье, Иван Ильин от имени Юбилейного комитета обратился ко всем правительствам мира: «Скажите же всем народам, у очага которых мы сидим как временные странники: хотите видеть и испытать Россию — тогда идите к её пророкам и гениям; и научитесь внимать им на их языке. Не думайте судить о России, не озарив свою душу подлинным звуком речённых Пушкиным глаголов. Научитесь петь и молиться с ним. Научитесь радоваться и принимать мир из цельности и глубины его осанны. Научитесь отводить ему его место в мировом пантеоне гениев; и поймите, что он был тем, чем хотели быть многие и многие из ваших героев…

А детей наших поведём и приведём к нашим алтарям, к нашим пророкам и нашим гениям. А из гениев — прежде всего и навсегда — к Пушкину… Ибо здесь они найдут солнечное средоточие нашей истории. Здесь они найдут свою Родину».

На родине поэта памятные мероприятия отмечались на самом высоком правительственном уровне. Русский эмигрант Иван Солоневич был прав, утверждая, что и советская, и зарубежная Россия «с разной степенью торжественности празднует столетнюю годовщину со дня убийства нашего великого жизнелюбца Пушкина». Но мы не можем согласиться с другим его утверждением, что «большевики упирают на революционность Пушкина, эмиграция налегает преимущественно на национальные ценности». Всегда зоркий Солоневич тогда проглядел, что и в Советской России, благодаря Пушкину, пришло осознание, что стране необходима срочная инъекция «русскости» (вспоминаются почему-то слова русского драматурга А. Н. Островского: «Рядом с Пушкиным умнеет всё»). Подтверждение тому — восстановление преподавания истории, реанимация полководцев прошлого, возврат к патриаршеству и т. д. Конечно, всё это осуществлялось адаптированно, порою конъюнктурно, но — осуществлялось.

Сразу после смерти Пушкина князь В. Ф. Одоевский заявил: «Солнце русской поэзии закатилось». Но памятные мероприятия 1937 года, прошедшие как на родине поэта, так и в русском зарубежье, показали, что «солнце русской поэзии» вновь взошло, чтобы обогреть лучами, по меткому выражению Ивана Шмелёва, «и Русь советскую, и Русь бездорожную».

Валерий ЛАВРОВ,
кандидат филологических наук,
депутат Государственного Совета РК

Иллюстрации из личного архива автора и фондов НБ «Таврика» им. А. Х. Стевена Центрального музея Тавриды.

• < Назад
• Вперёд >