«Россию мы в Мариуполе не видели. Там были украинцы»

Подробности

Категория: Тема дня

Опубликовано 13.04.2022 10:48

Просмотров: 1759

Семьи разместили в Джанкойской школе-интернате, и дети постепенно привыкают к мирной жизни.Напомним, член Общественной палаты РК и проректор КИПУ Анжелика Лучинкина создала специальную группу из психологов. Вместе помогают беженцам обрести ясность, силу духа, смысл жизни, залечить ожоги войны, потерь. Часть её рабочего дневника мы опубликовали 7 апреля. Сейчас продолжаем знакомить вас с уникальными заметками.

Из вырезанного из интервью с В. Зеленским фрагмента Fox News: Владимир Зеленский на вопрос американского журналиста о зверствах «Азова»*: «Азов» такие, какие они есть... Они защищают свою страну... Они часть Вооружённых сил Украины».

Мы в Джанкое. В пункте временного размещения беженцев, что на территории интерната. Идём в кабинет к директору. Он, уставший после ночного дежурства, всё же находит силы для разговора с нами и отдаёт распоряжение о  разрешении работы психологов с беженцами. Люди размещены в спальном корпусе. На каждом этаже стоят коробки с яблоками, апельсинами, печеньем. Есть комната с одеждой.

Каждый квадратный метр спальных комнат и межкомнатных пространств занят кроватями. Кое-где намучившиеся мариупольцы ещё спят. Они прибыли утром и только сейчас смогли впервые уснуть без страха. В эти комнаты мы не идём. Тем более что бодрствующих достаточно. Просим разрешения для общения. Люди кивают. Наша задача — в первую очередь посмотреть состояние детей. Но как-то так получается, что каждая семья рассказывает, что пришлось пережить. Мы не останавливаем, знаем, что страх нужно выговорить.

Психологи Татьяна и Ирина общаются с семьёй. Муж, жена и мать жены. Двое детей. Дети замечательные. Они успели выспаться, пока добирались, и теперь им всё интересно. Они исследуют пространство. Семья приехала из Мариуполя в этот день, как и все остальные.

Ирина общается с шестилетним Родионом, предлагает ему поиграть. Трёхлетняя Тео, сестрёнка Родиона, возмущённо требует включить в игру и её. Тео забирает Таня. После работы с рисунками психологи включают детей в процесс сотворения сказки-нарратива. Родион сначала недоверчиво, а потом всё с большим интересом вовлекается в создание сказки. В его нарративе только тёмный текст: «Стреляют плохие люди. Очень плохие люди. Они приходят и стреляют в хороших людей». На сказку то, что мы слышим, похоже мало. История становится цикличной: от выстрела к выстрелу. Ирина проводит реконструкцию нарратива — меняет вместе с Родионом окончание истории: все живы, все спасены. Родион впервые за время нашей встречи улыбается. У него есть ресурс для восстановления. Просто одного дня мира очень мало, чтобы забыть ужасы войны.

А. Лучинкина.В разговоре с мамой Родиона узнаём, как они добирались. На наш вопрос о возможности выехать из Мариуполя ещё куда-то (кроме Крыма) отвечают утвердительно. Вдвоём. Мать и отец: «Нет, ещё в Запорожье. Но там мы видели, что не пускали. Мы видели, как поворачивали направо и стояли». Мама Родиона рассказывает, как было страшно, и впервые за время нашего присутствия плачет. Они были готовы ко всему, даже к смерти.   

«Я дала Родиону рюкзак с документами. Договорилась с людьми, если что случится, то его отведут по написанному адресу. Я сказала, чтобы он никому не давал рюкзак. И сказала: если меня позовут помогать людям, ты пойдёшь с чужими к бабуле», — говорит женщина и замолкает. А после, начиная тихонько раскачиваться, рассказывает, как их остановили на русском блокпосту, как муж вышел к солдатам и позвал её. А Родион сжал рюкзачок и спрашивает: «Мне идти к людям?». Женщина горько плачет и продолжает свой нелёгкий рассказ: «Я ему отвечаю: подожди, сейчас папу заберём и пойдём вместе». А он спрашивает: «Ты меня не бросишь?».

Я вижу глаза коллег и понимаю, что это очень тяжело даже для нашего восприятия. Но правда догоняет нас контрольным выстрелом в упор: «А ещё у нас на шее висели бейджики. А то дети без бейджиков забыли и фамилии, и имена, и адреса. От шока. Без бейджиков было нельзя».

Мы идём дальше. Большая семья. Много родственников. В совокупности семь детей.  Останавливаемся. Пока одни из нас работают с детьми, другие общаются с взрослыми. «Нам было очень страшно. Мы двадцать пять дней ховались в подвалах. И девочек своих ховали. От 12 лет и старше. Есть было нечего. Мы искали еду, а они нас расстреливали и не давали выйти», — говорит старшая женщина в другой комнате.

Уточняем, кто именно расстреливал. На нас смотрят с недоумением, а после почти в один голос отвечают три взрослых человека: «Украинская армия. Россию мы в Мариуполе не видели. Там были украинцы». Они ещё по привычке называют их «наши». «Наши расстреливали», «наши сказали, что вы — наш щит». В их рассказах нет ненависти. Нет непреодолимого желания убивать. Просто констатация фактов.

Потом в разговоре солируют дочь и невестка. Они рассказывают, как дети иногда выбегали из подвала за едой или вещами, а их ловили военные. Мальчишек раздевали до трусов, а с девочек срезали колготки… Мы судорожно вдыхаем.   В рассказах этих людей часто звучит: «Мы на коленях просили, чтобы не трогали наших детей»; «Мы на коленях просили хлеба — дети умирали». Мы уточняем: «Военные — это кто?». И в ответ получаем чёткое — «азовцы». 

Ирина с осторожностью уточняет: «А как вы понимали, что это «азовцы», а не русские, не ВСУ?».  Люди, не задумываясь, отвечают: «Так они у нас с 2015 года. Все с рациями. Весь город в страхе держут».

А у нас с Лилей разговор с хрупкой принцессой Нонной — восьмилетней девочкой с недетскими глазами. Девочка настороженная, зажатая. Но на контакт идёт. В её нарративе хороший ресурс — поиск друзей. Она хочет общаться. Отец Нонны тревожно поглядывает на нас и дочку, но видя, что девочка не нервничает, успокаивается и сам. В это время приходит мама Нонны. Она начинает говорить почти сразу, сумбурно, эмоционально, со слезами: «Если б вы знали, в каком аду мы жили. Это всё началось 24 февраля. С 5 марта мы стали жить в коридоре без света, воды и газа. У нас не было еды. Чем кормить ребёнка? А потом мы жили в подвале. Я молилась, если бы не молитвы, мы б не выжили. Мы знали, что можем умереть в любую секунду. Это не страшно». Её рассказ прерывается всхлипываниями и словами благодарности русским, которые хорошо их встретили. Она говорит, что у них было несколько попыток уехать, но «наши» их не выпускали. «Сказали, что мы (гражданское население) будем воевать с ними. И сдохнем с ними, но они нас не выпустят».

В большой комнате на первом этаже мы оказываемся впятером.  Людей много. Среди них несколько детей. Решаем, что включимся  в работу все. Пока занимаемся с детьми, начинается истерика у одной из женщин. Моя коллега подходит к ней, обнимает, и они вместе покачиваются вправо-влево. Всё правильно. Так и нужно. Чуть позже подхожу я. Женщина здесь с сыном. Муж выехать не смог. Связи нет. Повторяю уже ставшие привычными слова, что за зимой наступает весна, за весной — лето. Что даже самые сложные времена заканчиваются, просто нужно верить. Женщина кивает, вытирает слёзы. Начинается цепная реакция. Возле двери на кровати горько плачет другая женщина. Их здесь 6 человек. Она с мужем, дочь с зятем и двое племянников. У племянников теперь нет родителей. Мать умерла ещё в декабре, а отец вышел за водой и не вернулся.

Женщина всхлипывает и говорит, что они не хотят оставаться в России: их ждут родственники в Прибалтике. И они поедут в Москву, потом в Питер, а оттуда к родственникам. Её тоже обнимаю и укачиваю. Она кладёт мне голову на плечо, затихает.

 Её дочь держит на руках пушистого пёсика Ватрушу. Мы уже общались с ней. Выход в Россию для неё оказался нежеланным, но самым безопасным. Она хочет в Европу. Это её выбор. Ещё одна комната и ещё одна история. Тоже большая семья. Трое взрослых и двое деток. Беседа со взрослыми начинается ровно, без эмоций. Такое впечатление, что говорят о чём-то обычном и каждодневном. Хотя для этих людей так и есть.

Беженцы получают трёхразовое горячее питание.Одна из женщин с отсутствующим выражением лица говорит: «К нам прилетало. Вышли, а там ребёнок со снесённой головой и ручка отдельно валяется».  В беседу включается её супруг: «А в соседнем дворе, 7-й дом, паренька убило. На мине». И добавляют так, как будто только это имело значение: «Он в трениках был». И тут же в один голос о том, что «скоро ещё приедут дочка с сыном». А потом так же внезапно переключаются на путь из Мариуполя: «Мы сели и едем по доскам, не дышим. Чтоб он проехал (автомобиль). Ехали лабиринтами. Я вообще не поняла, где я ехала, всё чёрное». И муж: «Оно грохочет, а я сплю». Психологи выдыхают облегчённо, потому что сон — лучшая защита психики.

Татьяна интересуется у одной семьи, как можно было выехать из Мариуполя, были ли украинские коридоры. Люди отрицательно машут руками: «Нет, не было». Татьяна настаивает: «В украинских новостях говорили, что были, но вас туда не пустили русские». Женщины возмущены: «Да не было никаких коридоров. Нас Россия спасла. Русские. Нас пугали, что русские документы забирают, к ним идти нельзя. Не пускали. Угрожали. Но мы всё равно ушли. Там, когда «азовцев» отогнали, можно было проскочить. Мы по 18 человек в машину набивались. Сиденья вырвали, чтобы больше людей вошло. А русские на каждом блокпосту нас чаем поили и кормили…».

Нам стараются рассказать всё. Как будто боятся, что мы им не поверим… Уже немолодая женщина монотонно перечисляет: «Там рядом комбинат Ильича. Там катакомбы. Там «азовцы». Они стали заманивать русских на катакомбы. А русские не пошли. Но ночью мины на катакомбы бросали, чтоб «азовцы» не вышли. Когда «азовцы» поняли, что русских не заманить, тогда стали нас уничтожать и наш город. И батальон «Донбасс»* — нацисты. Они у нас были. Всё, что по телевизору вам показывают, — это «Азов», это нацисты. Вы всё увидите, время пройдёт. Об этом все говорить будут. Над ними должен быть суд. Как можно своих уничтожать?».

В разговор вступает мужчина. Он рассказывает про драмтеатр в Мариуполе:  «Людей из Сартаны эвакуировали в этот театр. Драмтеатр они (нацисты) заминировали и взорвали людей. Там дети были». Люди торопятся говорить, боясь не успеть высказаться: «И в роддоме они были. Эти бородатые нацисты. А сказали, что шесть младенцев погибли».

Мы наивно интересуемся: «Вам по новостям говорили?».

«Нет. Какие новости? У нас света, воды, газа нет. Мы знаем. Мы с людьми говорим», — слышим в ответ.

Мы пристыженно молчим, пока Ирина не задаёт волнующий её вопрос: «В «Инстаграме» Зеленского писали, что Россия бомбит Украину. И до сих пор так пишут. Это правда?». Люди возмущённо шумят: «Не слушайте... Не было там России. Посмотрите нашу машину. Она вся разбита. Рядом детский садик. Знают, что там дети. На первом этаже. Там подвал. Дети прячутся. Зять стоял в 50 метрах от машины. И говорит: «Я слышу свист. И вдруг взрыв, 1—2 секунды — и садик разрушен». Значит, кто-то был прямо за домом. А там дети были».  

Муж этой женщины подсказывает: «Это с Соколиной стреляли. Стёкла в машине полетели. Багажник». Соколиная — это улица рядом. Все кивают головами в знак понимания того, кто стрелял. Русских в городе не было.

Спрашиваем, как они выжили. В ответ спокойно для непонятливых: «В подвале. Конечно, страшно. Все сидят в подвале. Дети двухмесячные, шестимесячные. И одна женщина сидит и рассказывает, как русские будут нас гранатами закидывать. Все боятся».

Мы интересуемся: «А вы отличали русских от украинцев?». И получаем очередное: «Так не было там русских. Там украинцы были». Одна из женщин говорит тихо, почти с надрывом после пережитого стресса: «Сын моей подруги был перед войной на переподготовке, он — военный. Так он матери сказал, что «Азов» — это обдолбанные утырки. Они стреляют по домам».

Молодая женщина, качая на руках дочурку, вспоминает: «В наш дом залетел снаряд. Муж на кухне был. А мы с дочкой в комнате. Стекло на кухне выпало на мужа. Его поранило. А дочка вбежала и вся вымазалась в крови. Я ей говорю — беги людей зови. Она выбежала, а я следом. А возле подъезда уже МЧС. Говорят:   «Девочка, стой! Мы тебя сфотографируем». Я кричу: помощь нужна. А они на телефон сняли всё и уехали. Они там были сразу, когда снаряд влетел». Женщина замолкает. А мы понимаем, что она хотела сказать. Не может она произнести это вслух. Потому что сердце отказывается верить, что убивают свои. 

Люди рассказывают, как в их дворах и возле домов размещались танки и орудия военных. Как их держали в страхе.

Они все называют нас русскими. Всех. Потому что для них русский — это не национальность, а миссия. Они нам верят. Мы садимся в машину. Возвращаемся в Симферополь. Молча.

Анжелика ЛУЧИНКИНА.

Фото Дмитрия ЛИЦОВА.

* «Азов» и «Донбасс» — вооружённые формирования, запрещённые в РФ.

• < Назад
• Вперёд >