Владимир КОНСТАНТИНОВ: В пик наивысшей опасности депутаты думали, я знаю то, чего не знают они, и это помогло выстоять

• 

Подробности

Категория: Председатель Госсовета

Опубликовано 02.03.2016 17:10

Просмотров: 2359

В. Константинов впервые продемонстрировал журналистам указ В. Януковича, в котором согласовывается кандидатура премьера С. Аксенова.

Думаю, феномен «Крымской весны» уже прочно вошел в мировые учебники политологии, истории, права. Однако это не значит, что в будущем ее движущие пружины, детали, возможные сценарии не будут обсуждаться новыми поколениями политиков и экспертов. Но пока у журналистов есть уникальный шанс вслушаться в монологи тех, кто приближал и «делал» «Крымскую весну». Председатель Государственного Совета РК Владимир КОНСТАНТИНОВ — ключевая фигура в их ряду. В дни, когда мы отмечаем вторую годовщину эпохальных событий, он пригласил журналистов, чтобы еще раз вспомнить февраль 2014-го, предшествовавшие ему эпизоды. Причем на многие факты спикер посмотрел из дня сегодняшнего, из-за чего они стали только интереснее.

Главный редактор «Крымских известий» Ирина ИВАНЧЕНКО тоже была среди участников встречи. И вот как выглядела беседа в ее интерпретации.

 

— Владимир Андреевич, февраль 2014 года — трудный период для крымского парламента. Почему вам захотелось поговорить именно о нем?

— Я внимательно слежу за публикациями о Крыме, особенно в недружественных украинских СМИ. Все забывают один важный момент. С 20 февраля, когда президент Украины Виктор Янукович подписал известный меморандум, и до 27 числа мы находились в состоянии юридического коллапса. Конституция Украины, по нашему разумению, была низвергнута, затоптана. Страна, в которой мы жили, умерла. Новая должна была создаваться людьми, взявшими на вооружение нацистскую идеологию. Этот период для Крыма я назвал бы самым опасным. И для себя тоже. Вот 27 февраля утром мне стало все понятно. Появился берег. Есть куда плыть. Только грести надо сильнее. Риски, конечно, оставались, но это уже были мелочи. А вот, повторю, неделя с 20 по 27-е была наполнена тревогой. Мы понимали, для русских на Украине настают не лучшие времена. И наши страхи, к сожалению, оправдались. Хорошо, не подвела интуиция. Я вот сегодня летел в самолете, просматривал решения парламента той поры и могу с уверенностью подытожить — мы ни в чем не ошиблись. Просто наши заявления звучали непривычно резко, иногда даже провокационно. 

Вспоминаю телефонные звонки в те дни. Многие киевские политики и бизнесмены недоумевали: «Да что вы себе выдумали? Какой нацизм? Это разные взгляды на будущее Украины, демократия!». Они очень хотели сместить Януковича и не желали знать и видеть, что вместе с ним теряют страну, шатко-валко, грубыми нитками, но все-таки сшитую.

— Позвольте возразить, Владимир Андреевич, наверное, стрелки часов сдвинулись все-таки не 27-го, а 25-го, когда вам принесли известное «письмо 15-ти», в котором содержалось требование провести референдум.

— Этим событиям предшествовал напряженный этап борьбы. Он осложнялся абсолютной непредсказуемостью результата. Мои поездки в Москву в то время были только поездками. Вот сейчас Рефат Чубаров в комментариях разглагольствует, мол, существовали договоренности с Кремлем. Спешу его разочаровать — ничего подобного. Москва выжидала, надеялась, банды угомонятся, и центральная власть вернется в законные кресла.

Задолго до февраля на различных московских форумах мы предостерегали влиятельных людей (я не стану называть имена, уточню только, они не из «первого эшелона»), что режим Януковича в случае заварухи не удержится, это видно невооруженным глазом. У президента нет явной политической воли и крайне слаба поддержка народа (чуть-чуть на Востоке — и все). Управленческая система основана на коррупции. Она срабатывает, когда ставится цель зарабатывать деньги. А когда приходится воевать, нужны иные основы. Люди готовы умирать за идеи, но не за деньги. Ситуацию мог бы спасти сильный лидер, даже одиозный Янукович, если бы имел волю. Все-таки, в который раз подчеркиваю, он был законно избранным главой государства. И трагедия не столько лично Януковича, сколько Украины в том, что у руля власти стоял такой аморфный политик.

Мы вели себя очень логично, взывали и к руководству страны, и к народу. И не наша вина, что к предостережениям в Киеве отнеслись несерьезно. Любое историческое решение должно вызревать. Так распорядилась судьба, что вызрело оно в Крыму, в этой маленькой комнате, где мы с вами находимся, в итоге долгих и трудных дискуссий.

В. Константинов: «Утром 27 февраля мне стало все понятно. Появился берег. Есть куда плыть. Только грести надо сильнее».

— Вернемся из Киева в Крым. Как оказалось, что правительство автономии не поддержало парламент? Правили бал в нем выходцы из Донбасса. Посмотрите, как сегодня Донбасс борется за русскость и Русский мир. Почему же в те дни вы с Анатолием Могилевым встали по разные стороны баррикад?

— Напомню, какой бы структура власти на Украине. Она базировалась на президенте, который был основателем и идейным «владельцем» партии. Вся исполнительная вертикаль ориентировалась исключительно на президента. Как только он исчез (а это произошло в четверг, 20 февраля), подпорки моментально сломались и система рухнула. «Макеевская команда» четко дала понять, что не готова воевать за идеи, которые ранее пламенно озвучивала со всех трибун. Я дважды предлагал Могилеву стать союзником и идти вместе. Мы ведь не ставили задачу сместить «макеевское» правительство и поставить свое. Понятно, никто не любил приезжих, что свойственно всякой местной элите. Но не это было главным в тот момент. В пятницу вечером 21 февраля Могилев вернулся из Киева и пригласил меня к себе в кабинет. Сидели все силовики, в самом что ни на есть унылом настроении. Они уже все понимали, а я еще верил в спасение государства. Я сказал им: «Давайте максимально мобилизуемся. У нас есть защита и гарантии — Конституция Крыма. Парламент согласовал каждого из вас. Все легально. Объединившись, мы убережем полуостров от нашествия банд, если вы не будете выполнять приказы хунты и отдавать распоряжения об аресте крымских руководителей или воевать с крымчанами». Они вяло покивали — мол, да, да, в том числе и прокурор АРК Павлов, который днем ранее прислал мне повестку, чтобы я явился в прокуратуру по поводу моих «сепаратистских высказываний» (на вопрос корреспондента «Интерфакса» «Что будет с Крымом, если распадется Украина?» я ответил — «Мы уйдем в Россию»).

К Могилеву я обратился со следующими словами: «У нас с вами есть единственный шанс. Сегодня пятница, в понедельник едем в Москву к Путину и будем советоваться, что делать. На Украине правовой коллапс. Правительства нет, президента нет, все незаконно. Главная проблема пришедшей в Киеве команды — отсутствие легитимности. Армия ей не подчиняется, она не присягала на верность народу Украины. Правовое решение в стране найти невозможно. Нужны международные гарантии». Он начал улыбаться, вилять, мол, нет, это невозможно, я не поеду. Теперь я понимаю такую реакцию. Все присутствующие по своим закрытым телефонным каналам уже находились с киевской верхушкой в переговорах. Свечку я не держал, но суть диалога сводилась к следующему: «Не трогайте меня, я напишу заявление по собственному желанию и тихо уйду». Киеву это было на руку, потому что там не знали, как устранить силовиков, они все были законно назначенными! В отличие от Авакова, Наливайченко и прочей братии. Так что по ту сторону баррикад никто не становился. Правительство «сдулось» за один день.

— Что подтолкнуло вас к более решительным и смелым действиям?

— Мы видели, в Киеве начинался «пожар». На Майдане нацистских лозунгов и антуража уже никто не скрывал. Телеканалы показывали базы, на которых готовили головорезов. И Крым потихоньку стал «загораться» в ответ. Я наблюдал некоторые неконтролируемые процессы. Поехал на родину, в пос. Научный. Мирный поселок, живут в нем сплошь пенсионеры. Собрались на улице, достали откуда-то охотничье оружие... 23 февраля в Симферополе прошел масштабный митинг. До этого, в субботу, встречались бойцы «Беркута». Никто никого не зазывал. Крымчане сами стали организовываться в группы, выходить на площади. Добавлю такую деталь — многие перестали отвечать на звонки. Всегда были на связи и вдруг пропали: заболели, уехали кататься на лыжах в Альпы. Знаете, есть такой сорт людей, которые возвращаются, когда все кончилось и одержана полная и безоговорочная победа.

В пятницу вечером рост градуса напряженности почувствовал с особой силой и впервые ощутил тревогу и опасность. Я смотрел на свою команду — плана действий нет. До этого ведь мы собирались отстаивать центральную власть и Конституцию Украины. На лицах у крымчан уже читалось нетерпение: «Вы говорили, что пойдете своим путем. Где он, ваш путь?» — угадывался немой вопрос. Конечно, у нас были проекты, предложения, но мы не знали, как поведет себя Россия. Нельзя же было авантюрно вести миллионы людей с их проблемами (пенсиями, здравоохранением, образованием, коммунальной сферой и так далее) туда, куда ты никогда не дойдешь. Погибнешь сам — Бог тебе судья, но что будет с народом? Это были очень тягостные раздумья.

— Все ли правильно было сделано крымской властью 26 февраля? Можно ли было избежать противостояния у парламента? Как вы лично прожили этот день?

— Наступил пик всех событий. В воскресенье, 23-го, в Симферополе вовсю «хозяйничала» «Альфа». Мы уже два дня как прятались, не ночевали дома. Я жил у друзей. Мы не знали, как бойцы «Альфы» будут себя вести. Предполагали, будут бить в «голову». А без «головы» Крым тоже нельзя было оставить. С декабря 2013 года мы в этом кабинете проводили своеобразные мозговые штурмы и искали правовое решение возвращения Крыма в Россию. Собирались лучшие юристы, политологи, аналитики. В результате дискуссии обнаружилось следующее: во-первых, Украина вступила в ООН без Крыма (его присоединили к ней только в 1954 г.); во-вторых, процедура присоединения прошла без референдума, что даже по советским законам квалифицировалось как грубое нарушение; в-третьих, после распада СССР политическое оформление Крыма в составе Украины также было небезупречным. Вспомните, как попрали итоги крымского референдума 1991 года, как бесконечно кромсали Конституцию АРК (Основной закон образца 1992 года и 1998-го — разные документы, по последнему словно Мамай прошел), лишили автономию права законодательной инициативы. То есть нас постоянно ущемляли, наши полномочия таяли, как шагреневая кожа. Какую цель ставили организаторы государственного переворота? Осчастливить нас? Раздать каждому крымчанину по миллиону долларов? Нет. Они в открытом доступе выложили свои программные документы — ликвидировать республику и посадить «москаляку на гиляку». Мы осознавали это. Но задавались вопросом — что делать, как выскочить из ситуации, в которую нас затолкала драматичная история, есть ли правовые ножницы для этого? Оказалось, шанс есть — если страна, в которой мы живем, становится нелегитимной, если растоптана ее Конституция, она для нас умирает. Мы вправе спросить у Киева: «Вы хотите создать новую страну. Какую? Мы не знаем. Вы ничего не объясняете, разговариваете с нами дубинками, коктейлями Молотова и другими дикими способами». Ждать, когда родится на свет Божий новая Украина, нас никто не обязывает. Мы автономия, у нас есть свои полномочия, Конституция, право на референдум. Еще одна важная деталь, на которую мало кто обратил внимание. В Конституции Украины записано, что все крупные международные договоренности должны подписываться только при согласии Автономной Республики Крым. Это базовая вещь, служащая нам гарантией. Как она выглядит на практике? Вы хотите идти в Европу. Пожалуйста! А крымчане хотят? Вы спросили их об этом? А если не хотят? Тогда ваше решение блокируется. В этом — суть автономии в унитарном государстве. Наши права, повторю, нарушили. Удивляюсь, как никто из советников, помощников международных деятелей, подписавших известный протокол об ассоциированном членстве Украины в Евросоюзе, не указал на очевидную оплошность! Согласия автономии на это не было! Анализируя факты, я понимал, что при таком отношении к букве закона со стороны не только Киева, но и Запада, вся ответственность по удержанию республики в правовом русле ляжет на мои плечи.

Что касается непосредственно 26 февраля, это был самый сложный, судьбоносный день, что, кстати, поняли и в Москве. Пришло осознание, если власть в республике займут люди с улицы, она окончательно сойдет с правовых рельсов, и ни о какой Конституции, законах говорить не придется. Возможность уйти в Россию мы тоже потеряем, поскольку вердикты «уличной» власти станут нелегитимными.

Накануне 25 февраля я был у Могилева, участвовал в заседании Совета министров. Интересное такое получилось мероприятие. За окнами «пожар», а здесь чиновники хлопочут о севе, коммунальных тарифах, ломают копья в полемике, кто «за», кто — «против». Мне приходит записка — у здания парламента митинг, неизвестные люди захватили два этажа, требуют вас, срочно приезжайте. Я подъехал, встретился с активистами. В окна доносились крики толпы — «Кон-стан-ти-нов!». Люди просили, чтобы я с ними пообщался, инстинктивно понимая, что фигура главы парламента — ключевая в тот момент, желая понять, есть ли она вообще, способна ли принимать решения. Сидим за столом. Активисты спрашивают, что делать? Планов четких нет ни у народа, ни у нас. Я им сказал — будем собирать Президиум Верховного Совета АРК, выходить на сессию и советоваться. Они в ответ: «У парламента люди хотят с вами пообщаться». Я спустился вниз. Публика меня встретила разношерстная, даже Совмин прислал своих чиновников. А в общем был винегрет — свои, чужие, все перемешались. Для себя мы набросали повестку заседания сессии. Первый вопрос — отчет правительства, второй — о политической ситуации на Украине и в республике. Киевскую власть мы уже не признавали. Я позвонил Могилеву, рассказал о планах. Он начал истерить по телефону: «Что ты придумал?». Мы уже вошли с ним в личный клинч, говорили на повышенных тонах. Я предложил ему прийти на сессию, а также сменить состав правительства, тем самым дав сигнал крымчанам, что здание на проспекте Кирова — в нашей команде. Я сказал: «Если вы с трибуны сессии скажете, что остаетесь с крымчанами и пойдете с ними до конца, это воспримут с пониманием. Нам очень нужны защитники. Сегодня никто не посмотрит, откуда ты, из Донецка или из Ялты». Он категорично и грубо отказался. Звонил еще несколько раз, требовал отменить сессию, назначенную на 27 февраля. Я же советовал ему: «Выгляните из окна на улицу, и вы все поймете». Не прислушался.

В тот сложный период всю ответственность за судьбу Крыма взяли на себя В. Константинов и С. Аксенов, которые и сейчас идут рука об руку.

— Но у вас «в гостях» побывали не только мирные активисты. Приходили и «птенцы Киева», поделившие кресла спикера и премьера.

— Вы имеете в виду Чубарова с компанией? Дело в том, что вопрос о референдуме не анонсировался, хотя и враги, и друзья понимали, что мы хотели обсуждать его во втором пункте повестки дня. Чубаров нервничал, потому что предполагал — есть такое намерение. Его поведение кардинально изменилось. Ранее мы не были ни противниками, ни друзьями, общение с ним было приемлемым. Но здесь обычно сдержанный Чубаров стал радикальным, давил, оскорблял, вел себя по-хамски, требовал в правительстве треть мест для крымских татар, а то, грозил, прольется много крови, настаивал на отмене сессии, ведь ему надо было выиграть время, пока в Киеве определятся. Но для меня было понятно, что с ним компромисс невозможен. Я спокойно твердил свое: «Сессия состоится». Еще раз собрал членов президиума и предупредил: «Если завтра мы не проведем сессию, мы не проведем ее больше никогда. Парламента в Крыму не будет, мы станем виновниками смерти нашего парламентаризма. Поэтому надо держать удар». Накануне, в воскресенье, я говорил им же — ситуация труднейшая, гарантий никаких. Для себя я принял решение идти до конца, но если кто-то из вас откажется (у кого-то семья, у кого-то бизнес) — я пойму. Никто не отказался, трещины в наших отношениях не появилось.

Начали готовить сессию, собирать голоса. Могилев с госпожой Удовиной обзванивали депутатов, настоятельно рекомендовали не приходить на заседание. Многие депутаты оказались сбитыми с толку. Звонит премьер, предупреждает, мол, сессия незаконная, авантюра, закончится плохо. Вопреки проискам недоброжелателей мы людей собрали — 52-53 человека. Немало коллег заболело, разъехалось по командировкам. Интересная вещь — кризис, «просвечивает» человека не хуже рентгена. Некоторые 20 лет были на связи, и вдруг резко стали недоступными, не перезвонили. Но, повторяю, кворум мы набрали.

Хочу отметить, к этому моменту я и Аксенов уже были в плотном контакте, координировали наши действия. В пик противостояния он выходил к митингующим, успокаивал, взывал к разуму. Союзников политических было немного. Вот и вечером 26 февраля встретились с Сергеем, сверили позиции. Назначили пленарку не на 10, а на 12 часов. Посыпались «регионалы», началось предательство. По Симферополю, в частности, знаю случаи, когда люди спрашивают, куда идти, чтобы поддержать парламент. А руководители молчат, блокируют информацию. Крымские же татары пришли к 10 и, естественно, заняли все позиции перед зданием Верховного Совета.

Все депутаты собрались в 609 комнате. Я должен был поговорить с ними так, чтобы они не испугались, не сломались, не дрогнули. На весах истории лежал голос каждого. Вы знаете тонкости при голосовании карточками. Карточек у нас было навалом. Некоторые их побросали со словами: «Голосуйте за нас, как хотите, умываем руки». Но мне нужна была легитимность, поэтому в зале должны были сидеть именно живые люди. Неуверенность, сомнения витали в воздухе. Коллеги спрашивали, все ли мы делаем правильно, законно. Видимо, им передалась моя фанатичная убежденность, потому что на каком-то этапе они поверили, что я знаю что-то такое, чего они не знают. Тем не менее, важен результат. Случалось, кто-то из депутатов внезапно исчезал. Мы тут же за ним посылали, возвращали.

Припоминаю и курьезы. В кабинет вошел мужчина, говорит: «Я пришел забрать твою жизнь». Я вгляделся — он неадекватный. Охрана его разоружила. Мы потом еще и пообщались. Он из «Правого сектора», участвовал в захвате дома Януковича в Межигирье, теперь приехал в Симферополь порядок наводить.

В 16 часов я скомандовал — идем в зал. С Аксеновым спустились на второй этаж, мне сообщили, нет трех человек. Я все равно предложил регистрироваться, хотя атмосфера, конечно, царила явно не для голосования. Зарегистрировались 49 человек. Сейчас кто-то утверждает, мол, я слишком быстро назначил регистрацию, они стояли в коридоре и не успели вставить карточку. Не знаю. Сессию пришлось перенести. Все разошлись. Я с группой депутатов уехал в спорткомплекс, собрались поужинать в ресторане. Настроение у всех было плохое. И тут приходит информация, что Могилев собирает политсовет партии. Нас не зовет. Мы не гордые, прямо из ресторана все, кто был членом политсовета, поехали в партийный офис. Выступил Могилев с докладом о текущем моменте. Был подозрительно мягок, на меня вообще не нападал. Я взял слово, призвал стоять до конца, иначе потеряем Крым. Несмотря на это Удовина поставила на голосование вопрос об исключении меня из партии. Он не прошел, большинства не набралось. И вдруг под занавес Могилев выдает: «Я принял решение — премьером больше не буду. Мы уходим в оппозицию». Это прозвучало как гром среди ясного неба. Человек предал команду, иллюзий не осталось.

После политсовета мне позвонили из СБУ: «С тобой срочно хочет поговорить Наливайченко». Я приехал в СБУ, меня соединили по прямой связи. Наливайченко поинтересовался: «Что у вас происходит?». «Готовим сессию», — отвечаю. «Какая повестка дня?». «Запланированная, она есть в открытом доступе». «Я прошу вас удержать ситуацию, не допустить столкновений, чтобы не пролилась кровь». «А я вас прошу не провоцировать конфликт кадровыми назначениями». Вот такой состоялся разговор ни о чем.

— Владимир Андреевич, существовал еще один гипотетический сценарий. Вспомните, 22 февраля в Харькове проходил съезд депутатов юго-восточных областей Украины. Что, если бы вы на него поехали, встретились с Януковичем, предложили переехать в Крым, объявить Симферополь столицей Украины и отсюда управлять страной?

— Я думал об этом. Я на упомянутом съезде не присутствовал. Умер тесть, уважаемый мной человек, я должен был остаться с семьей. Сегодня для нас это фантастический сценарий, никаких идей по переносу сюда столицы Украины у нас, конечно, не было. У Крыма своя судьба, своя история, мы не хотели ее связывать ни с чем в этот период. Те шансы, которые были упущены Януковичем и всей страной, теперь уже — предмет анализа для историков. То, что я остался, было правильным и логичным для Крыма.

— 27 февраля в здании парламента уже находились «вежливые люди». Когда вы узнали об этом и что подумали?

— Рано утром мне позвонила помощник Оксана и сообщила, здание Верховного Совета захватили какие-то люди. Я понял, захватить его после случившегося могли только наши. Мы созвонились с Аксеновым. В этот же день я познакомился с Олегом Евгеньевичем Белавенцевым. Он оказался человеком, искренне болеющим за Крым. Я узнал, что Олег Евгеньевич – военный пенсионер, что он на добровольных началах, находясь в отпуске, взялся скоординировать нашу работу с Москвой, используя свои связи. И в дальнейшем мы все решения принимали и тщательно выверяли вместе. Всю координацию с центром осуществлял для нас Белавенцев. Через него мы вышли на представителей этой группы (разговаривать с Могилевым они отказались). Я спросил, какая у них цель? Они ответили, цель одна – не дать захватить здание бандформированиям из Правого сектора. А депутаты пусть приходят, работают, принимают те решения, которые нужны.

— Почему вы сблизились именно с Сергеем Аксеновым? Он ведь был из другой партии.

— Кто-то из великих сказал, двигателем революции могут быть только люди с большим сердцем. Наверное, так сложилась судьба Сергея Аксенова, что именно «Крымская весна» стала толчком для прихода его в серьезную политику. В самые трудные моменты, в том числе 26 февраля, я чувствовал рядом его надежное плечо. Поэтому и предложил кандидатуру Сергея на пост главы правительства, был очень благодарен, когда он согласился взять на себя ответственность. Если вы думаете, что кандидаты на премьерское кресло сыпались, как из рога изобилия, ошибаетесь. В тот период эта должность считалась расстрельной. Вот уже два года мы с ним идем рука об руку. Каждый делает свое дело, но часы сверяем ежедневно, советуемся, спорим. Впрочем, мирная жизнь российского Крыма — это уже другой разговор для следующей встречи.

— Чем был обусловлен многократный перенос референдума? Сначала его назначили на 25 мая, потом на 30 марта, потом — на 16-е…

— Общение с крымчанами показало, что эти процессы надо ускорять. Пенсии, заработные платы, социальные выплаты — все это не могло висеть в воздухе два месяца. С другой стороны, мы понимали, что киевская хунта будет принимать все меры, чтобы помешать нам, вплоть до физического уничтожения. Сроки проведения и формулировку вопроса референдума подсказали сами крымчане. На митингах и встречах они потребовали «поставить вопрос ребром». Люди настаивали: «Да проведите его за четыре дня!». Но, посоветовавшись с избирательной комиссией, мы решили, что 16 марта — приемлемый срок. За две недели мы все успеем, агитации нам не надо, так как в положительных результатах референдума мы были уверены.

В тот непростой период я часто вспоминал отца. Он был учителем, хорошо знал историю и в наших спорах говорил о ее цикличности и том, что Крым обязательно вернется в Россию. «Правда, произойдет это очень нескоро», — вздыхал отец. Если бы он знал, что скоро, очень скоро, и его сын приложит к этому руку, как был бы рад!