«Я там был, всё сам видел — не надо мне говорить о российской пропаганде!»

Подробности

Категория: Социальная сфера и здравоохранение

Опубликовано 18.06.2022 10:39

Просмотров: 693

За спиной — «Азовсталь».Наших врачей, побывавших на Донбассе, без преувеличения можно назвать героями. Хотя все, с кем общалась, таковыми себя не считают. «Отправьте меня туда, где я нужнее!» — подобные просьбы сегодня звучат отовсюду. Медики берут отпуска в своих больницах и едут спасать, помогать.

— Время такое — остаться в стороне невозможно. И здесь нет ничего героического. Это просто норма. Так поступает каждый, кто неравнодушен к чужой беде, — считает хирург Судакской городской больницы Игорь БУЛЫЧЕВ.

Он тоже вернулся из тех самых горячих мест. Решение принял в первый день военной спецоперации. Позвонил в Мин­здрав: «Если буду полезен, можете на меня рассчитывать». Ни в больнице, ни дома ничего не рассказывал: «Зачем афишировать?». Просто работал и ждал, когда включат в список.

— Конечно, переживал. Ведь я — живой человек, — признаётся доктор. — В Донецке и Луганске у меня много друзей и знакомых. Созванивался, узнавал обстановку. Практически был готов на всё. Недели за три стало известно: попал в группу, которая едет в Докучаевск. Естественно, навёл справки, где это — на линии соприкосновения или на освобождённой территории? Сообщил семье. Разумеется, мои восприняли новость с тревогой. Но в конце концов поняли. Детям объяснил (у меня их четверо): не могу иначе, просто я так воспитан. Привёл пример родителей. Мой отец — ветеран войны, ушёл в 19 лет защищать Родину. Он для меня — пример.

— Наверное, сколько ни готовься, война — это всегда неожиданно и страшно.

Дважды контуженная и раненая мирная жительница.— Опасность почувствовали сразу, ещё не добравшись до места. По дороге сломалась машина. Стояли, ждали замену. И тут началась канонада. Не по нам, а где-то рядом. Выстрелы, хлопки… Со страху кинулись в траву на обочину. Думали, там безопаснее. Оказалось, нет. Водители, которые нас везли, закричали: «Куда? Стойте! Мины!». Так что оттуда выпрыгивали ещё быстрей — пулей… Чуть не получили боевое крещение. Когда приехали в Донецк, нас известили, что в Докучаевске, куда направлялась группа, в общем-то, боевых действий нет. У меня даже мелькнула мысль попроситься в какое-то другое место, в горячую точку. Коллега остановил: «Здесь везде горячо». И был прав. Наша группа попала в самое небезопасное место. В те дни даже в Мариуполе бомбили и стреляли меньше.

— Жили в больнице?

— Да, в принципе у нас были неплохие условия. Женские и мужские палаты. Вода постоянно, даже горячая. Своя столовая, трёхразовое питание. Оставалось время — сами что-то готовили. В этом плане повезло. Медперсонал относился с большой теплотой. Даже продукты приносили — подкармливали. Им, местным врачам, конечно, тяжело. Когда привозят одновременно 8—12 раненых и только один дежурный хирург — естественно, справиться с таким потоком нереально. Эффективность работы, сами понимаете, какая. Там мы столкнулись с военно-полевой хирургией. Набирались опыта в экстремальных условиях.

— Часто приходилось оперировать под обстрелами?

— Это считалось обычным делом. Главное — научиться отличать «прилёты» от «отлётов». В первый же день пришлось оперировать пациента с минно-взрывной травмой — ранением в брюшную полость. В течение всей операции дрожали стёкла в окнах. Местные доктора нас успокаивали: «Не бойтесь, это наши «грады». У вражеских орудий звук будет совсем другой». Каждое утро начиналось с рёва самолётов, которые летели на «Азовсталь». Постепенно привыкали. Конечно, поддерживали связь с домом. Я старался как мог отвлечь родных от тревожных мыслей. Иногда посылал фотографии, например, извлечённый осколок рядом с чайным пакетиком, чтобы понимали размер. И подпись: «Ахмат — сила!».

— Чем отличается военный хирург от обычного гражданского?

Идёт операция.— В Судакской больнице я занимаюсь экстренной хирургией. Знаю травматологию, делаю лапароскопические операции с помощью видеокамеры. Что-то пригодилось, а что-то нет. Военный врач должен многое уметь и работать в любых условиях. Знаменитый хирург Николай Пирогов впервые ввёл понятие «медицинская сортировка». Мы находились на первом её этапе. Требовалось быстро принимать решения. Тех, чья жизнь под угрозой, оперировали сразу. Если можно было отсрочить помощь, переправляли дальше — в госпитали и специализированные медучреждения Донецка. Много поступало мирных жителей — с хроническими болезнями (их никто не отменял), с ранениями. В основном старики. Запомнилась бабушка (86 лет). Дважды контужена, ранение плеча, бедра. Приехала с правнуком (у десятилетнего мальчика осколок в голове). Когда немного пришла в себя, начала рассказывать, кто их бомбил и обстреливал.

— Много тяжёлых поступало?

— Большая часть. Как сейчас помню, сапёр российской армии Алексей из Нижнего Новгорода. Пришлось удалить почти метр кишечника. Непростая работа. Ассистировал мой коллега Михаил Юрьевич Сахаров. Поправился, слава Богу, парень. На десятые сутки я его выписал. Они все снова рвутся туда. Настрой боевой. Готовы идти до конца: «Мне надо быстрей, быстрей! Там наши пацаны. Я должен быть с ними». Уставшие, измотанные, но делают своё дело. ДНРовцы сражаются за родную землю, за жён, матерей, детей. Российская армия — это контрактники. Они давали присягу на верность Отечеству и с честью выполняют свой долг. Кто-то из них погибает, кто-то остаётся калекой. Но это война… Иногда даже мне, взрослому мужику, хирургу, хотелось где-то закрыться и поплакать. Невыносимо тяжко, когда уже ничем нельзя помочь. Помню, привезли бабушку с разорванной головой, ребёнка со множественными повреждениями, бойца совсем молодого — только выгрузили из военного «Урала», подбежал к нему, а он уже «двухсотый»…

— Украинских военнопленных видели?

— Прооперированные, они лежали у нас в отделении. Как все больные, только неразговорчивые. Их кормили, водили на перекур. Я делал им перевязки. Моя задача — врачебная: оказывать помощь. А за грехи, которые у них имеются, пусть судят другие. «Азовцев»* не привозили. Правда, был интересный случай: осматривал ДНРовца — увидел на плече свастику. Спрашиваю: «Ты кто вообще?». Он говорит: «Боец ДНР». «А это что такое?». «Грехи молодости», — отвечает. «В смысле?». Оказывается, был «азовцем»*, сбежал, сидел два года и с 2018-го пошёл служить. Сообщили в военную комендатуру. Приехали, проверили — всё нормально: «Это наш боец. Но вы правильно сделали. Так и поступайте». Историю этого парня со свастикой мне подробно рассказал таксист дядя Серёжа — он у нас возле больницы дежурил: кого куда отвезти. Его сын и невестка погибли. С женой взяли в опеку внучку. Но знакомство наше продолжалось недолго. В тот день курили возле приёмного отделения, разговаривали. «О, крымские, крымские!» — шутил дядя Серёжа. А потом поехал на заправку. Когда оттуда привезли раненых телевизионщиков, стало известно, что его убили. Пошёл обстрел. Дядя Серёжа успел крикнуть: «В укрытие!». Журналисты спрятались за машину. Двум операторам осколки попали в ноги и спину. А ему — в голову.

— Вы в чём-то изменились после возвращения?

Довелось побывать и в Мариуполе.— Я не стал другим. И раньше знал, где белое, где чёрное, где добро, а где зло. Только теперь всё укоренилось и зацементировалось. Если сам в этой каше поваришься, чувства совсем другие. Намного острее ощущаешь грань между жизнью и смертью. Когда вернулся, поначалу даже как-то непривычно и пусто было. В последний день командировки побывал в Мариуполе. Это отдельная история. Скажу честно, пока сам не приехал, допускал, что размер трагедии где-то преувеличен. Чёрные обугленные дома с выбитыми стёклами, тяжёлый гнилостный запах. На территории мариупольской больницы — свежие могилы. Крестики, веночки, просто дощечки. После ожесточённых боёв всюду боеприпасы, гильзы. В одном из дворов увидел бабушку с палочкой. И никого вокруг. Хотел помочь: «Что вы здесь делаете?». Она ответила коротко: «Я здесь жила и буду жить. Меня спасли чеченцы». Всё это до сих пор стоит перед глазами. Там, на Донбассе, ценности совсем другие. И счастье измеряется иначе. Дом разбомбили, машина разлетелась. А человек стоит, извините, в нижнем белье с паспортом в руках — и счастлив! Он жив, живы его жена и дети! После этой поездки твёрдо могу сказать: «Я там был, всё сам видел — не надо мне говорить о российской пропаганде!».

— Игорь Григорьевич, что посоветуете коллегам, которые сегодня собираются на Донбасс?

— Если любишь жизнь, профессию, свою страну, уверен, что сможешь помочь, и ничего не останавливает (как говорят в медицине, нет противопоказаний), — сомневаться не надо.

— А сами бы поехали снова?

— Однозначно. Но очень хочу, чтобы боевые действия как можно скорее закончились. Наверное, сегодня каждый разумный человек об этом мечтает. Мирная жизнь стоит того, чтобы её любить и беречь. Пока мы живы, столько интересного можно познать, испытать, увидеть. Я, например, обожаю рыбалку, русский бильярд, путешествия… Постоянно куда-то еду, часто бываю на медицинских форумах, конференциях, конгрессах. Стараюсь везде успевать. Командировка на Донбасс — для меня особая жизненная страница, бесценный опыт. Хочу поблагодарить свою семью, друзей, коллег, всех судакчан за поддержку. Искренние слова признательности — врио министра здравоохранения Крыма Константину Викторовичу Скорупскому, который лично звонил, узнавал, все ли живы-здоровы, в чём нуждаемся. Есть, к сожалению, и омрачающие моменты. Те, кто не знает или не хочет знать о волонтёрской акции, подходят и интересуются: «А сколько вы заработали?». Мне нечего ответить. Неужели люди не понимают, что в такое тяжёлое время можно делать что-то от души?..

Беседовала Елена ЗОРИНА.

*«Азовцы» — члены экстремистской организации, запрещённой в РФ.

• < Назад
• Вперёд >